Леонид Аронзон
Как хорошо в покинутых местах! Покинутых людьми, но не богами. И дождь идет, и мокнет красота старинной рощи, поднятой холмами.
И дождь идет, и мокнет красота старинной рощи, поднятой холмами. Мы тут одни, нам люди не чета. О, что за благо выпивать в тумане!
Мы тут одни, нам люди не чета. О, что за благо выпивать в тумане! Запомни путь слетевшего листа и мысль о том, что мы идем за нами.
Запомни путь слетевшего листа и мысль о том, что мы идем за нами. Кто наградил нас, друг, такими снами? Или себя мы наградили сами?
Кто наградил нас, друг, такими снами? Или себя мы наградили сами?
Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта: ни тяготы в душе, ни пороха в нагане.
Ни самого нагана. Видит Бог, чтоб застрелиться тут не надо ничего.
В двух шагах за тобою рассвет. Ты стоишь вдоль прекрасного сада. Я смотрю — но прекрасного нет, только тихо и радостно рядом.
Только осень разбросила сеть, ловит души для райской альковни. Дай нам Бог в этот миг умереть, и, дай Бог, ничего не запомнив.
Вокруг лежащая природа метафорической была: стояло дерево — урода, в нем птица, Господи, жила. Когда же птица умерла, собралась уйма тут народа: — Пошли летать вкруг огорода! Пошли летать вкруг огорода, летали, прыгали, а что? На то и вечер благородный, сирень и бабочки на то!
Боже мой, как все красиво! Всякий раз как никогда. Нет в прекрасном перерыва, отвернуться б, но куда?
Оттого, что он речной, ветер трепетный прохладен. Никакого мира сзади — все, что есть — передо мной.
На стене полно теней от деревьев (Многоточье) Я проснулся среди ночи: жизнь дана, что делать с ней?
В рай допущенный заочно, я летал в него во сне, но проснулся среди ночи: жизнь дана, что делать с ней?
Хоть и ночи все длинней, сутки те же, не короче. Я проснулся среди ночи: жизнь дана, что делать с ней?
Жизнь дана, что делать с ней? Я проснулся среди ночи. О жена моя, воочью ты прекрасна, как во сне!
И мне случалось видеть блеск — сиянье Божьих глаз: я знаю, мы внутри небес, но те же неба в нас.
Как будто нету наказанья тем, кто не веруя живет, но нет, наказан каждый тот незнаньем Божьего сиянья.
Не доказать Тебя примером: перед Тобой и миром щит. Ты доказуем только верой: кто верит, тот Тебя узрит.
Не надо мне Твоих утех: ни эту жизнь и ни другую — прости мне, Господи, мой грех, что я в миру Твоем тоскую.
Мы — люди, мы — Твои мишени, не избежать Твоих ударов. Страшусь одной небесной кары, что Ты принудишь к воскрешенью.
Столь одиноко думать, что, смотря в окно с тоской, — там тоже Ты. В чужом пальто. Совсем-совсем другой.
Приближаются ночью друг к другу мосты И садов и церквей блекнет лучшее золото, сквозь пейзажи в постель ты идешь, это ты к моей жизни, как бабочка, насмерть приколота.
Что явит лот, который брошен в небо? Я плачу, думая об этом. Произведением хвалебным в природе возникает лето. Поток свирепый водопада висит, висит в сиянье радуг. По небу расцвели ромашки, я их срываю, проходя. Там девочки в ночных рубашках резвятся около дождя. Себя в траве лежать оставив, смотрю, как падает вода. Я у цветов и речек в славе, я им читаю иногда. Река приподнята плотиной, красиво в воздухе висит, где я, стреноженный картиной, смотреньем на нее красив. На холм воды почти садится из ночи вырванная птица, и пахнет небом и вином моя беседа с тростником.
Хорошо гулять по небу, что за небо! что за ним? Никогда я в жизни не был так красив и так любим!
Тело ходит без опоры, всюду голая Юнона, и музыка, нет которой, и сонет несочиненный!
Хорошо гулять по небу, босиком, для моциона. Хорошо гулять по небу, вслух читая Аронзона.
Напротив низкого заката, дубовым деревом запрятан, глаза ладонями закрыв, нарушил я покой совы, что эту тьму приняв за ночь, пугая мышь, метнулась прочь. Тогда открыв глаза лица, я вновь увидел небеса: клубясь, клубились облака, светлела звездная река, и, не петляя между звезд, чью душу ангел этот нес: младенца, девы ли, отца? Глазами я догнал гонца, но чрез крыло кивнув мне ликом, он скрылся в темном и великом.
Гуляя в утреннем пейзаже, я был заметно одинок, и с криком: «Маменьки, как страшен!» пустились дети наутек.
Но видя все: и пруд, и древо, пустой гуляющими сад — из-под воды смотрела Ева, смотря обратно в небеса...
Ты слышишь, шлепает вода по днищу и по борту вдоль, когда те двое, передав себя покачиванью волн,
лежат, как мертвые, лицо покою неба обратив, и дышит утренний песок, уткнувшись лодками в тростник.
Когда я, милый твой, умру, пренебрегая торжеством, оставь лежать меня в бору с таким, как у озер, лицом.